11 апреля - Международный день освобождения узников фашистских концлагерей: ПЕПЕЛ АЛИТУСА

 Когда началась война, мне было немногим более трех лет. Отец ушел на фронт, я остался с матерью в Дятькове. Заняв с боями город, немцы, мародерствуя, вламывались в дома. К нам пьяная орава солдатни ввалилась ближе к вечеру. Я, прижавшись к ногам матери, наблюдал, как немцы гортанно твердили «паризан, паризан», а сами стучали крышками сундуков и выдвижными ящиками комода. Когда они ушли, забрав несколько полтинников и какие-то тряпки, мать резко сказала им вслед:
— Бандиты! Партизан в сундуках и комодах ищут. Бандиты, настоящие бандиты!
Нас вышвыривали из домов и толпами гнали на железнодорожный вокзал. По опустевшим улицам шли поджигатели-факельщики. За нашими спинами полыхал гигантский костер и раздавались многочисленные взрывы Нам с мамой и большим семейством Лодкиных выпала судьба быть загнанными за колючую проволоку в литовском городе Алитус. Здесь, на территории, где еще в царские времена располагался военный городок, немного в стороне от кирпичных казарм был построен крематорий, и военная база стала лагерем смерти «Алитус».
Я прокручиваю в памяти кадры нашего несчастного бытия и наши первые шаги за колючую проволоку.
Эшелон пришел в Алитус ночью. Нас выгнали из вагонов и заставили идти несколько километров до «красных казарм». Вначале всех направили через санпропускник. Через него прогоняли чередой раздетых наголо стариков, женщин, детей и сверху через душевые установки поливали какой-то мерзко пахнущей жидкостью. После этого из пропарочной камеры выкатывали огромные вешала, на которых каждый должен был найти свою одежду. Дорога и все процедуры приема сморили меня, и я очнулся ото сна уже утром на нарах второго яруса безбрежно большого и холодного корпуса.
Многие дятьковцы старшего поколения помнят высокого худощавого работника детского дома Антона Наумовича Давыдова. Он напомнил мне, что внутренние стены «красных казарм» концлагеря были исписаны и исцарапаны надписями, сделанными до нас находившимися там нашими военнопленными. Среди запомнившихся Давыдову надписей были слова прощания, адреса пленных и просьбы сообщить об их судьбе родным. Были среди этих надписей и призывы к отмщению.
Лишь на второй день нашего пребывания в концлагере в барак на тележке вкатили огромный котел с каким-то варевом и внесли на носилках ящик с хлебом. Варево в основном состояло из измельченной кормовой свеклы и жидкой части, приправленной мукой. Хлеб был выпечен из отрубей с добавкой древесных опилок. Этим кормом гитлеровцы потчевали нас один раз в день. Через три-четыре месяца у меня появились признаки цинги. Но за эти месяцы у всех детей, которые оказались в лагере, успели по два раза взять кровь для раненых солдат вермахта. Для забора крови нас отводили в некое подобие медпункта, где все сверкало поражающей нас после всей барачной серости и грязи белизной. У некоторых детей кровь брали трижды, но после третьего забора эти дети в барак не возвращались. Мы в силу нашего возраста не понимали всей трагичности собственного положения, но матери наши знали, что третий поход в «медпункт» оканчивается крематорием. Несколько раз мама вместе с соседкой по нарам во время облавы прятала меня и двух девочек под большими плетеными корзинами. Эти корзины плел пожилой литовец, тоже заточенный в концлагерь за какие-то прегрешения перед гитлеровцами. Но он, как абориген, пользовался некоторыми послаблениями. Его раз в неделю в сопровождении немецкого солдата отпускали за пределы лагеря для заготовки ивовых прутьев. Эти прутья он каким-то особым ножом расщеплял пополам, вымачивал в воде и плел корзины. Таких корзин я нигде никогда больше не видел – высокие, в рост взрослого человека, с широкой горловиной и узким донышком. Я всякий раз, когда на меня наступали воспоминания о тех горьких временах, думал, для чего нужны были те необычной формы корзины, оказавшиеся моими спасительницами? На мои вопросы мама ничего ответить не могла – не знала. Тайна этих корзин раскрылась мне несколько лет назад.  Но об этом чуть-чуть позже.
Между тем цинготное состояние резко обострилось. Уже кровоточила вся полость рта. Безумно хотелось есть, но я не мог взять в рот ни ложки баланды или полуопилочного хлеба. Помню себя ноющего: «Мам, есть хочу, мам, есть хочу...»
Люди с нар куда-то исчезали. Вместо них появлялись новые. Прибывшими однажды был занесен тиф. В тифозных бараках перестали брать кровь у детей.
Тиф косил людей наповал. Он унес лежавших с нами на одних нарах двух двоюродных по отцу сестер, перепрыгнул через нас с мамой и забрал бабушку, отцову мать – Дронову (Лодкину) Евдокию Ивановну. У нас хранится ее паспорт. В нем штамп с орлом и фашистской свастикой и надпись карандашом, которую сделала моя еще одна двоюродная сестра Алла Голубкова: «Умерла 26 октября 1943 года утром». Но как она умирала, мы не знаем, потому что как только у человека появлялись первые признаки тифа, его немедленно перегоняли в специальный тифозный барак. Оттуда не возвращались.
Следующее скорбное место – могилы тех, кто умер в концлагере от тифа. Тридцать тысяч человек нашли покой под зеленым пологом леса, в прямоугольниках гигантских братских и сестринских могил. Над ними – высокий серый обелиск, на котором не высечено ни одного имени. Но где-то здесь, меж стволов полувековых сосен, покоится прах моей бабушки – Дроновой Евдокии Ивановны. ..
Шестьдесят тысяч человек нашли пристанище в ямах, разбросанных по лесу.
Шестьдесят тысяч – в небольшом лесочке.
Несколько лет назад Юрий Евгеньевич Лодкин побывал в Алитусе, на том самом кладбище.
— В аллеях старых-престарых лип открылись нашим взглядам ряды красных казарм. По моим детским воспоминаниям эти казармы казались необъятно большими. Но сейчас они выглядели приземистыми, двухэтажными красного кирпича сараями. Кажется, в шелесте лип я слышал собственные стоны… Я спросил у сопровождавшего меня офицера: «Где крематорий?» И тогда один из литовцев, которого звали Викторас, сказал:
«Юрий Евгеньевич, я теперь знаю, для чего были предназначены те самые корзины, о которых вы рассказывали. Вы знаете, что в телегах боковые доски сдвигаются «на конус», и точно этому профилю соответствовала конструкция корзин. Они плотно вписывались в телегу. Это были корзины для вывозки пепла из печей крематория».
 Думаю, что окружающие Алитус поля плодородны и потому, что они обильно посыпаны человеческим пеплом.
Эти литовские поля не посыпаны моим пеплом по чистой случайности. ..
Из книги Ю.Е.Лодкин. «Лабиринт: Публицистические очерки.- Брянск, Клинцы. – 2008. – 768 с.